Неточные совпадения
Говорят мне: «Анна Андреевна выдает
дочку».
— Княгиня сказала, что ваше лицо ей знакомо. Я ей заметил, что, верно, она вас встречала в Петербурге, где-нибудь в свете… я сказал ваше имя… Оно было ей известно. Кажется, ваша история там наделала много шума… Княгиня стала рассказывать о ваших похождениях, прибавляя, вероятно, к светским сплетням свои замечания…
Дочка слушала с любопытством. В ее воображении вы сделались героем романа в новом вкусе… Я не противоречил княгине, хотя знал, что она
говорит вздор.
Они
говорили, что все это вздор, что похищенье губернаторской
дочки более дело гусарское, нежели гражданское, что Чичиков не сделает этого, что бабы врут, что баба что мешок: что положат, то несет, что главный предмет, на который нужно обратить внимание, есть мертвые души, которые, впрочем, черт его знает, что значат, но в них заключено, однако ж, весьма скверное, нехорошее.
— Да что ты, что ты путаешь? Как увезти губернаторскую
дочку, что ты? —
говорил Чичиков, выпуча глаза.
Я хочу проститься с
дочкой — мне
говорят, чтобы я шла и садилась на извозчика.
— Ничего не поделаешь. Я, впрочем, не об себе, а об
дочке хотела с тобой
поговорить. Не нравится мне она.
— Ну,
дочка! пойдем скорее! Хивря с радости, что я продал кобылу, побежала, —
говорил он, боязливо оглядываясь по сторонам, — побежала закупать себе плахт и дерюг всяких, так нужно до приходу ее все кончить!
Я
говорил совершенно искренно, — она показалась мне суховато — надменной, и в ней не было того открытого веселья, которое теперь так нравилось мне в городнической
дочке. Я сказал ей это.
— Уж это што
говорить: извелись на модах вконец!.. Матери-то в сарафанах еще ходят, а
дочкам фигли-мигли подавай… Одно разоренье с ними. Тяжеленько с дочерями, Михей Зотыч, а с зятьями-то вдвое… Меня-таки прямо наказал господь. Неудачлив я на зятьев.
— Что-о папаша-а? — оглушительно закричал дед. — Что еще будет? Не
говорил я тебе: не ходи тридцать за двадцать? Вот тебе, — вот он — тонкий! Дворянка, а? Что,
дочка?
«Что,
дочка,
говорил я тебе!..» Тем дело и кончается.
— А потом, что это у вас за ангелочек эта Адочка, что за прелесть! Как она мила, какая умненькая; по-французски как
говорит; и по-русски понимает — меня тетенькой назвала. И знаете ли, этак чтобы дичиться, как все почти дети в ее годы дичатся, — совсем этого нет. На вас так похожа, Федор Иваныч, что ужас. Глаза, брови… ну вы, как есть — вы. Я маленьких таких детей не очень люблю, признаться; но в вашу
дочку просто влюбилась.
— Я и не требую от вас… того, что вы
говорите; не живите с ней, если вы не можете; но примиритесь, — возразила Лиза и снова занесла руку на глаза. — Вспомните вашу
дочку; сделайте это для меня.
— Забыли вы нас, Петр Елисеич, —
говорила хозяйка, покачивая головой, прикрытой большим шелковым платком с затканными по широкой кайме серебряными цветами. — Давно не бывали на пристани! Вон
дочку вырастили…
— Батюшка мой! —
говорил доктор, взойдя в жилище конторщика, который уже восстал от сна и ожидал разгадки странного появления барышни, — сделайте-ка вы милость, заложите поскорее лошадку да слетайте в город за
дочкою Петра Лукича. Я вот ей пару строчек у вас черкну. Да выходите-то, батюшка, сейчас: нам нужно у вас барышню поместить. Вы ведь не осердитесь?
— К Александру Тихонычу
дочка вчерашнего числа приехала из Петербурга. С мужем,
говорят, совсем решилась: просит отца в монастыре келейку ей поставить и там будет жить белицей.
«Все пустое, —
говорила она, — матушка твоя совсем не слаба, и ей с
дочками не скучно, да и внучек ей оставлен на утешение.
— А я, —
говорит, — на этот счет тебе в помощь у жида козу куплю: ты ее дои и тем молочком мою
дочку воспитывай.
Известная она была во всем городе большая на фортепьянах игрица, и предобрая барыня, и тоже собою очень хорошая, и имела с моим князем
дочку, но располнела, и он ее,
говорили, будто за это и бросил.
— Нет, это пустяки, —
говорит, — пустяки: я вижу, что ты можешь быть нянькой; а то мне беда; потому что у меня жена с ремонтером отсюда с тоски сбежала и оставила мне грудную
дочку, а мне ее кормить некогда и нечем, так ты ее мне выкормишь, а я тебе по два целковых в месяц стану жалованья платить.
И, наконец, прямо
говорит, что ты меня опять обманешь, что ты, бывши еще здесь, сватался к этой Полине и княжеской
дочке и что оттого уехал в Петербург, что тебе везде отказали…
— Каллиграф у меня, господа,
дочка будет, право, каллиграф! —
говорил он. Очень также любил проэкзаменовать ее при посторонних из таблицы и, стараясь как бы сбивать, задавал таким образом...
Конечно, всего скорее могла донести матери младшая
дочка, четырнадцатилетняя лупоглазая Любочка, большая егоза и ябедница, шантажистка и вымогательница. Зоркие ее глаза видели сквозь стены, а с ней, как с «маленькой», мало стеснялись. Когда старшие сестры не брали ее с собой на прогулку, когда ей необходимо было выпросить у них ленточку, она, устав клянчить, всегда прибегала к самому ядовитому приему: многозначительно кивала головой, загадочно чмокала языком и
говорила протяжно...
— У Бога милостей много, —
говорила она при этом, — сиротки хлеба не бог знает что съедят, а мне на старости лет — утешение! Одну
дочку Бог взял — двух дал!
— Вот об чем я еще хотела вас спросить, —
говорила между тем попадья, — в приходе у нас девушка одна есть, лыщевского дворового
дочка; так она в Петербурге у одной актрисы в услуженье была. Хорошо,
говорит, в актрисах житье, только билет каждый месяц выправлять надо… правда ли это?
— Кожемякин, —
говорю, — мы частенько в казначействе видаемся, а с супругой и
дочкой вашей я даже знаком.
Вот мерзких дел не надо, да ведь, пожалуй, и солгут: а ты с
дочками любишь слушать рабьи сплетни!» После таких слов долго ничего не
говорили Степану Михайловичу.
Да и что здесь девиц, что ли, очень много: две, три — да и обчелся; красавицы-то хваленые — председательские
дочки, по мне, прегадкие, да и,
говорят, перемигиваются с какими-то секретаришками.
Прошел час; выходит ко мне прекрасная барышня,
дочка, и с заплаканными глазками
говорит, что маменьке ее, изволите видеть, полегче (верно, помирились) и что теперь они изволили заснуть и не велели себя будить, «а вас,
говорит, приказали просить в контору, там вам завтрак подадут», и с этим словом подает мне рубль серебром в розовом пакетике.
— Коли за себя
говоришь, ладно! О тебе и речь нейдет. А вот у тебя, примерно,
дочка молодая, об ней, примерно, и говорится: было бы у ней денег много, нашила бы себе наряду всякого, прикрас всяких… вестимо, дело девичье, молодое; ведь вот также и о приданом думать надо… Не то чтобы, примерно, приданое надыть: возьмут ее и без этого, а так, себя потешить; девка-то уж на возрасте: нет-нет да и замуж пора выдавать!..
Так инда головня к сердцу моему подкатилась! «Ну,
говорю,
дочка, посрамила ты мою голову!
— А как же, помнишь,
говорил, дома-то у вас, где дочка-то живет… слышь! Все как есть по-твоему вышло: ведь старшие-то сыновья Глеба Савиныча пришли!
— Где уж тут, матушка!.. Я и тогда
говорил тебе: слова мои не помогут, только греха примешь! — произнес наконец старик тихим, но глубоко огорченным голосом. — Уж когда твоего старика не послушал — он ли его не усовещевал, он ли не
говорил ему! — меня не послушает!.. Что уж тут!.. Я, признаться, и прежде не видел в нем степенства; только и надежда была вся на покойника! Им только все держалось… Надо бога просить, матушка, — так и
дочке скажи: бога просить надобно. Един он властен над каменным сердцем!..
— Что
говорить, дядя! Признаться, и я не ему прочил твою
дочку: прочил другому. Ну, да что тут! Словесами прошлого не воротишь!
— Нет, уж это — благодарю покорно! — возразила Елизавета Петровна грустно-насмешливым голосом. — Мне
дочка вон напрямик сказала: „Если вы,
говорит, маменька, еще раз заикнетесь,
говорит, с князем о деньгах, так я видеться с вами не буду“. Ну, так мне тут погибай лучше все, а видеть ее я желаю.
— Три и есть. Обедать время пришло. Ну, посадили меня, доброго молодця, честь честью. Опять старики с
дочкой вместе, нам с молодым хозяином на особицю, да еще, слышь, обоим чашки-те разные. Тут уж мне за беду стало. «Ах вы,
говорю, такие не эдакие. Вы не то што меня бракуете, вы и своего-то мужика бракуете». — «А потому, — старуха баит, — и бракуем, што он по Русе ходит, с вашим братом, со всяким поганым народом, нахлебается…» Вот и поди ты, как они об нас понимают!
— К тебе, — едва выговорила Петровна. — Слухи все такие, словно в бубны бубнят… каково мне слушать-то! Ведь ты мне дочь. Нешто он, народ-то, разбирает? Ведь он вот что
говорит… просто слушать срам. «Хорошо,
говорят, Петровна сберегла дочку-то!» Я знаю, что это неправда, да ведь на чужой роток не накинешь моток. Так-то,
дочка моя, Настюшка! Так-то, мой сердечный друг! — договаривала старуха сквозь слезы и совсем заплакала.
И я был там, играл с Грациановым и другими гостями в стуколку, проиграл целую уйму пятаков,
говорил комплименты кабатчице Колупаевой, ухаживал за ее
дочкой, пил водку, закусывал рыжей икрой, а за ужином ел говяжий студень с хреном. Вообще, по оказанному мне радушному приему я убедился, что кабатчики, наконец, примирились со мной и допустили меня в свою среду. Нет сомнения, что я был обязан этим Грацианову.
Перчихин(грозя пальцем). Ш-ш!
Дочка! Не
говори… Ты — должна понять… Татьяна отравилась — почему? Ага-а? Василь Васильев, — видишь? Я, брат, по чистой правде… я всех вас рассужу… по совести… как надо! Я — очень просто…
Коршунов (входя). А, вот она, невеста-то моя, куда спряталась… хе… найду, везде найду. Позвольте-ка нам, Пелагея Егоровна, с вашей
дочкой по секрету
поговорить о своих делах.
— Вот-с, рекомендую, — проговорил хозяин, — мои дочки-с. Эту вот Катей зовут-с, а эту Настей, а эта вот моя свояченица, Марья Павловна, о которой я уже имел удовольствие вам
говорить. Прошу любить да жаловать.
Маменька крепко поморщились, увидев привезенного"нахлебника, детского мучителя и приводчика к шалостям"."Хотя у него и нет
дочки, — так
говорили они с духом какого-то предведения, — но он найдет чем развратить детей еще горше, нежели тот цап (так маменька всегда называли дьячка за его козлиный голос). — А за сколько вы, Мирон Осипович, договорили его?" — спрашивали они у батеньки, смотря исподлобья.
«Вот, например, Печорин, —
говорил он, — нет того, чтоб искать во мне или в Катеньке (Катенька его жена, 55 лет) нет, и смотреть не хочет!.. как бывало в наше время: влюбится молодой человек, старается угодить родителям, всей родне… а не то, чтоб всё по углам с
дочкой перешептываться, да глазки делать… что это нынче, страм смотреть!.. и девушки не те стали!..
— Ай, ай!.. Нет, нет, сиди-ка дома. Как это можно! —
говорила жена управляющего, глядя на Акулину пристально и с каким-то жалостным выражением в лице. — А, да какая у тебя тут хорошенькая девочка! — продолжала она, указывая на Дуньку и думая тем развеселить больную. — Она, кажись,
дочка тебе?.. То-то; моли-ка лучше бога, чтоб дал тебе здоровье да сохранил тебя для нее… Вишь, славненькая какая, просто чудо!..
«Когда так,
говорит, ты своего щенка над моей Раичкой на целых четыре тысячи превознес, так не надо ничего. За генерала
дочку отдам, не твоему пащенку чета!»
Вот вы подумайте себе, добрые люди, какую штуку устроил: рано поутру, еще и солнце только что думает всходить и коров еще не выгоняли, а он без шапки, простоволосый, да без сапогов, босой, да весь расхристанный ввалился в избу ко вдове с молодою
дочкой! Э, что там еще без шапки: слава богу, что хоть чего другого не потерял по дороге, тогда бы уж навеки бедных баб осрамил!.. Да еще и
говорит: «А слава ж богу! Вот я и у вас».
— Погоди ты,
дочка! Что ты, ничего хорошенько не спросивши, так прямо ладонями и плещешь по чужой щеке. Не видишь разве, парубок что-то с глузду съехал (помешался). А скажи, небора́че, откуда ты такой сюда ввалился, да еще
говоришь: «Слава богу, вот я и у вас!» — когда тебе тут не надо и быть…
— То-то, вот видишь ты. Жена, значит, померла у меня первым ребенком. Дочку-то бабушка взяла. Мир, значится, и
говорит: «Ты, Тимоха, человек, выходит, слободнай». Ну, оно и того… и сошлось этак-то вот.
Ананий Яковлев. Э, полноте, пожалуйста, хороши уж и вы! Говорить-то только неохота, а, может, не менее ее имели в голове своей фанаберию, что вот-де экая честь выпала — барин
дочку к себе приблизил, — то забываючи, что, коли на экой пакости и мерзости идет, так барин ли, холоп ли, все один и тот же черт — страм выходит!.. Али и в самотка век станут ублажать и барыней сделают; может, какой-нибудь еще год дуру пообманывают, а там и прогонят, как овцу паршивую! Ходи по миру на людском поруганье и посмеянье.
Никон. Пригульной, ваше высокородие, мальчик был: не сказывают только, потому самому, что народ эхидный… Мы-ста да мы-ста; а что вы-ста? Мы сами тоже с усами… У меня, ваше высокородие, своя
дочка есть… «Как,
говорю, бестия, ты можешь?.. Цыц, стой на своем месте…» Потому самому, ваше высокородие, что я корень такой знаю… как сейчас, теперь, обвел кругом человека, так и не видать его… хошь восемь тысяч целковых он бери тут, не видать его.